Валентин Белоконь, врач «Скорой помощи» Припяти о страшной ночи 1986 года, ЧАЭС

Валентин Белоконь, врач «Скорой помощи» Припяти о страшной ночи 1986 года

Валентин Петрович Белоконь, 28 лет, врач «Скорой помощи» медико санитарной части города Припять: 
         «Двадцать пятого апреля в двадцать часов я заступил на дежурство. На Припяти работает одна бригада «Скорой помощи» — врач и фельдшер. А машин «скорых» у нас всего шесть. 
         Когда было много вызовов, мы разделялись: фельдшер гонял к «хроникам» — если надо сделать укол, а врач — на сложные случаи и детские. В то дежурство работали мы раздельно, вроде бы двумя бригадами: фельдшер Саша Скачок и я.

Диспетчером была Маснецова. И вот с этих восьми часов вечера как-то все поехало, понеслось с удивительной быстротой. Нет, вначале все спокойно было на атомной станции, но неспокойно по городу. Я ездил все время, практически не выходил из машины.

Вначале была какая-то пьянка, кто-то там выбросился из окна, нет, не погиб, абсолютно здоровый, но пьяный в дым… Потом детские вызовы были, к бабуле одной ездили, и потом где-то вечером, часам к двенадцати — я хорошо запомнил, потому что ночь была сумбурная, — поступил вызов: мальчик тринадцати лет с бронхиальной астмой, затянувшийся приступ.

А затянулся он потому, что звонил сосед и не указал номера квартиры. Я выехал на проспект Строителей, а уже полночь и домина большой. Посмотрел, походил-походил — никого. Что делать? Не будешь же всех будить. Уехал. 

«Скорая помощь» Белоконя слышала взрыв на Чернобыльской АЭС

Приехал, Маснецова говорит: «Звонили, уже указали номер квартиры». Я опять туда, приезжаю — на меня сосед ругается, что поздно приехал. Я говорю: «Так и так, не знал номера». А он: «А вы должны знать».

А я честно не знал, впервые к этому мальчику ездил. Дома этот сосед давил на меня, чуть ли не лоз в драку, я тогда спустил мальчика в салон «РАФа» и ввел внутривенно эуфиллин. А сосед все грозил пожаловаться на меня… 

         Вот когда мы возвращались к себе в больницу — а ехали мы с водителем Анатолием Гумаровым, он осетин, ему лет тридцать, — мы увидели ТО. Как это было? Ночью едем, город пустой, спит, я рядом с водителем. Вижу две вспышки со стороны Припяти, мы сначала не поняли, что с атомной.

Мы ехали по Курчатова, когда увидели вспышки. Подумали, что это зарницы. Потому что крутом дома, мы атомной станции не видели. Только вспышки. Как молнии, может, чуть больше, чем молния. Грохота мы не услыхали. Мотор работал. Потом на блоке нам сказали, что жахнуло здорово.

И наша диспетчер слыхала взрыв. Один, а потом второй сразу же. Толя еще сказал: «Зарницы не зарницы, не пойму». Он сам охотник, поэтому его немножко смутило. Ночь была тихая, звездная, ничего такого… 

«Мы уехали на ЧАЭС» 

Когда приехали в медсанчасть, диспетчер говорит, что был вызов. Мы приехали в час тридцать пять минут. Поступил вызов на атомную, и фельдшер Саша Скачок уехал на АЭС. Я спросил у диспетчера: «Кто звонил, что за пожар?» Она толком не сказала ничего — надо мне ехать, не надо.

Ну и решили от Саши дождаться информации. В час сорок — сорок две перезвонил Саша, сказал, что пожар, есть обожженные, нужен врач. Он был взволнован, никаких подробностей, и повесил трубку. Я взял сумку, взял наркотики, потому что есть обожженные, сказал диспетчеру, чтобы связалась с начальником медсанчасти. Взял с собой еще две машины пустых, а сам поехал с Гумаровым. 

         До атомной хода «рафиком» — минут семь — десять по прямой. 
         Мы выехали той дорогой, которая идет на Киев, а потом повернули налево на станцию. Вот там я и встретил Сашу Скачка — он ехал навстречу нам в медсанчасть, но «рафик» его был с маяком включенным, и я не стал их останавливать, потому что раз с маяком — случай неординарный. Мы поехали дальше на станцию. 

Мы беседовали с Кибенком прямо у энергоблока

Ворота, стоит охрана, нас прапорщик встретил: «Куда едете?» — «На пожар». — «А почему без спецодежды?» — «А я откуда знал, что спецодежда нужна будет?» Я без информации. В одном халате был, апрельский вечер, тепло ночью, даже без чепчика, без ничего. Мы заехали, я с Кибенком встретился. 

         Когда с Кибенком разговаривал, спросил у него: «Есть обожженные?» Он говорит: «Обожженных нет. Но ситуация не совсем ясна. Что-то моих хлопцев немножко подташнивает «. 
         Пожар фактически уже не был виден, он как-то по трубе полз. Перекрытие рухнуло, кровля… 

         Мы беседовали с Кибенком прямо у энергоблока, где пожарные стояли. Правик, Кибенок — они тогда двумя машинами подъехали. Правик выскочил, но ко мне не подходил, а Кибенок был возбужденный немного, взвинченный.

Саша Скачок уже забрал со станции Шашенка. Его хлопцы вытащили. Обожженного, на него балка рухнула. Он умер в реанимации двадцать шестого утром. 

         Дозиметров у нас не было. Говорили, что есть противогазы, есть защитные комплекты, но ничего этого не было, не сработали… 

         Мне надо было по телефону позвонить, Кибенок сказал, что и ему надо связаться с начальством, и тогда я поехал на АБК — административно-бытовой корпус метрах в 80 от блока. Машины запарковал на кругу, одна машина чуть ближе к блоку стояла. А ребятам сказал: «Если нужна помощь — я здесь стою». 

         Тревогу я ощутил по-настоящему, когда увидел Кибенка, а потом возле административного корпуса — ребят из эксплуатации. Они выскакивали из третьего блока и бежали к административному корпусу — ни у кого толком ничего не узнаешь. 
         Двери здравпункта были заколочены… 

Я сказал Печерице, что видел пожар, видел обрушенную кровлю на четвертом энергоблоке. Это было что-то около двух часов ночи. Сказал, что волнуюсь — приехал сюда, никакой работы пока не делаю, а город-то весь на мне висит. Могут же быть срочные вызовы.

Еще я сказал Печерице, что пока пораженных нет, но пожарные говорят, что подташнивает. Начал вспоминать военную гигиену, вспоминать институт. Всплыли какие-то знания, хотя казалось, что все забыл. Ведь как у нас считали? Кому она нужна — радиационная гигиена? Хиросима, Нагасаки — все это так далеко от нас. 

         Печерица сказал: «Оставайся пока на месте, минут через пятнадцать — двадцать перезвонишь, мы скажем тебе, что делать. Не волнуйся, мы на город дадим своего врача, вызовем». И буквально тут же ко мне подошли трое, по-моему командированные, привели парня лет восемнадцати. Парень жаловался на тошноту, резкие головные боли, рвота у него началась.

Они работали на третьем блоке и, кажется, зашли на четвертый… Я спрашиваю — что ел, когда, как вечер провел, мало ли от чего может тошнить? Замерил давление, там сто сорок или сто пятьдесят на девяносто, немного повышенное, подскочило, и парень немного не в себе, какой-то такой…

Завел его в салон «скорой». В вестибюле нет ничего, там даже посадить не на что, только два автомата с газированной водой, а здравпункт закрыт. А он «заплывает» у меня на глазах, хотя и возбужден, и в то же время такие симптомы — спутанная психика, не может говорить, начал как-то заплетаться, вроде принял хорошую дозу спиртного, но ни запаха, ничего… Бледный.

А те, что выбежали из блока, только восклицали: «Ужас, ужас». Психика у них была уже нарушена. Потом ребята сказали, что приборы зашкаливают. Но это позже было.